«Этнографическая экспедиция: от первого лица»
Интервью из серии «Этнографическая экспедиция от первого лица» с Татьяной Григорьевной Емельяненко (Т.Е.), доктором исторических наук, научным сотрудником ведущей категории отдела этнографии Кавказа, Средней Азии и Казахстана ведёт Ксения Воздиган (К.В.), сотрудник отдела внешних связей. ЧАСТЬ II.
«Всё время ты слушаешь, выискиваешь, складываешь мозаику»
К.В.: Татьяна Григорьевна, вы предвосхитили мой небольшой вопрос про главные тяготы экспедиционные. Может быть было что-то еще хуже?
Т.Е.: Нет, я нормально погоду и жару – всё нормально переношу. Конечно, бывает, что к местным обычаем приходится нравом приспосабливаться. Иногда скалдываются ситуации, когда ты должен что-то в себе подавить. Я помню, это было недалеко от Хивы, в одном из кишлаков в Хорезмской области Узбекистана. Недалеко от берега Аральского моря, которое высыхает, места болотистые. Мух немерено. Кажется, малярийные комары просто летают в воздухе. Ну а что, работать надо. И вот мне посоветовали прийти в один дом, где жили двое пожилых. Как раз объектами этнографа являются прежде всего люди пожилые, потому что они больше помнят традиции, обычаи и так далее. Пожилая пара, – и сразу же тебе достархан, то есть чай. В отличие от других районов Узбекистана, в Бухаре, где тебе ставят твою пиалушку, и ты пьешь из неё, в Хорезме было принято, а тогда это была старая семья, – одна чаша пиалушки на всех, она ходит по кругу, тебе налили, ты попил, передал другому. Я помню эти пиалушки не первой свежести, облепленные мухами по краю. И ты должен выпить, иначе... да к тому же и пить хочется. А было не принято наливать эту маленькую пиалушечку полную. А иногда хочется пить, и пить, и пить, как мы тут привыкли, стаканами, кружками. А там полпиалушки, два-три глотка. Выпил, еще хочется. И вот ждешь, когда там тебе еще нальют. Попросить – это тоже неприлично. К этому надо относиться опять с настроем, настраивать себя на это.
Гостеприимство — это прекрасная черта всех среднеазиатских, восточных народов. Это действительно очень большая часть культуры. Иногда бывает сложно, потому что ты приходишь с кем-то побеседовать, у тебя задача, как можно больше собеседников найти, с кем ты можешь проверить, задавая одни и те же вопросы, набрать дополнительный материал. Если, например, те, кто изучает русский народ, русскую культуру, могут ходить из дома в дом, по несколько домов за день, чуть ли не десяток обойти, собрать информацию, то у нас в лучшем случае, если повезет, – полтора дома за день. Ты не можешь начать сразу же задавать там в панике свои вопросы. Нужно поговорить о том о сём, выслушать очень внимательно собеседников, что он хочет тебе сказать, не перебивать. Зацепиться за фразочку, словечко, чтобы повернуть на свою линию? Это такое напряжение, всё время ты слушаешь, выискиваешь, складываешь мозаику, чтобы тебе получить то, что надо, не упустить из того, в чем он вдруг проговорился. Потом нужно попить чаю. После чая начинается еще что-то. И опять чай. Это с утра и до вечера. За это время ты наговоришься и не с одним человеком, и с хозяином, и с членами семьи. Если ты его расположишь его к себе, он тебе скажет, к кому еще пойти поговорить, и ты на следующий день пойдешь говорить уже с другим. Даже не надо, чтобы он тебя провожал. Информация расходится с колоссальной быстротой . Все уже знают, что вы придёте. Ты остаешься чужим – ты просто другой, тебя уже ведут, опять-таки как гостя, держат в поле своего зрения, внимания. Когда ты приходишь на следующий день в какой-то другой дом, тебе уже не задают вопросов – опять достархан, опять чай, опять плов. Это такое напряжение! Почему я вам и говорю, что на 30 дней я была запрограммирована, кончились эти дни – всё, вот больше не могу говорить.
Я помню, приехала в маленький городок Денау Сурхандарьинской области – это юг Узбекистана. Замечательная семья; целый день у них провела, осталась у них ночевать (они мне предложили). Устав уже от разговоров, от напряжения целого дня, я говорю: «Можно я просто пройду по улицам кишлака?» – «Нет, сын пойдет вас сопровождать». Я говорю: «Нет, тут безопасно», а там действительно везде безопасно. Уговорила хозяина, что никто со мной не пойдет. Хоть немножечко пройдусь, просто помолчу, посмотрю по сторонам. Иду, глазею. И чувствую, что за мной кто-то идет. Его не видно, оборачиваюсь, – нет никого. Потом оказалось, он все-таки послал своего сына, который шёл тайком, потому что я сказала, что не надо меня сопровождать, а мы – гости, слово [отца] – закон. Я говорю: «Слушайте, Акар, это было лишнее, вы же знаете» – «А что скажут люди? что я позволил гостье своей идти одной?». Хотя еще не было темно. Но там уже в 9 часов вечера обычно на улицах никого нет. Никого я не встретила, никого, ни души на улицах. Но я уверена, что все меня видели, все за мной наблюдали. И действительно, если бы он не отправил за мной сына, его бы упрекнули или подумали. А даже если и подумают о тебе плохо, это очень нехорошо для человека. В этой культуре – восточной, исламской культуре – очень важно, что о тебе скажут люди, как ты гармонизируешься в мусульманском сообществе, соблюдаешь ли правила, этикеты очень строгие и очень уважаемые в исламской культуре. Поэтому европейцы долго остаются чужими восточным людям, потому что не знают нюансов этикета.
«Плохая практика подделываться под своего. Я за свой долгий опыт убедилась в этом»
К.В.: Наверное, люди относятся снисходительно к чужим?
Т.Е.: Да, относятся снисходительно, согласна, да. Как снисходительно? Вы для них всегда останетесь чужими. Или маргинальными.
К.В.: И ничего не расскажут?
Т.Е.: Маргинальному ты можешь себе позволить многое. Но если бы ты принадлежал к этой культуре, ты действовал бы только в определенных рамках поведения, разговора и всего остального. А раз ты чужой ... в общем-то, знаете, плохая практика подделываться под своего. Я за свой долгий опыт убедилась в этом. Надо оставаться собой. Да, я человек другой культуры, другой религии, я русская, да. Я, конечно, не пойду по улицам кишлака в сарафане открытом – я прикроюсь, но я не должна себя в 40-градусную жару закутывать в одежды сегодня, в современном обществе, которое уже много чего повидало. Я несколько лет тому назад, в 2019 году, как раз перед пандемией, была в экспедиции; это было несколько областей, горные районы Узбекистана. И забрались в высокогорный кишлак на границе с Таджикистаном. Вроде бы такая глухомань, расписывали нам, что глушь, а мы же как этнографы стремимся в глухие районы, нам что, стиральную машину изучать, что ли? Нам интересен патриархальный быт, архаичные черты, чтобы сопоставить, как они меняются, как это всё трансформируется уже в современную культуру, в современный менталитет. И что вы думаете? Там, например, по улице идут девушки, где-то до 20 лет, в юбочке, вот прямо минимальной, в топиках. Это кишлак, такой архаичный кишлак! И я спрашиваю (мы остановились в местной гостинице): «Как так?» – «А чего? – говорят мне. – Они молодые, им можно.». И нормально их воспринимают даже пожилые. Совершенно адекватно, не порицая. Если бы это случилось в ХХ веке, была бы совершенно другая реакция. Девочки, девочки — им можно. Когда она становится замужней женщиной, рождаются дети, у неё более строгое отношение к гардеробу, она совсем уже в публичных местах оголяться не должна, но она и сама это не собирается делать. А девчонки ходят. Для меня это было тоже удивительно. Ладно, Ташкент, столица, и там ходят уже все как хотят, но тут глухое, горное селение. Смотрят телевизор, знают русский язык. Они говорят на своем – это было таджикское селение, – но все знают русский язык.
К.В.: А мужчины?
Т.Е.: Мужчины многие ездили на заработки в Россию. В школе когда-то был и в общем сохранился как один из языков русский язык. А женщины предпочитают смотреть российские каналы, сериалы на российском канале. На каждом доме тарелка, ловят всё, что угодно, любые каналы. И я у женщин спрашиваю: «Вы откуда знаете так хорошо русский язык?». –С ними можно общаться; небольшой лексический запас, но во всяком случае, тебя понимают, ты тоже понимаешь, что тебе могут ответить. — «А мы по телевизору смотрим русские сериалы». Культура, конечно, меняется –естественный процесс.
«Экспедиция – это каждый раз большой стимул для твоих дальнейших публикаций, для твоей дальнейшей работы»
К.В.: Татьяна Григорьевна, когда резерв заканчивается, вы возвращаетесь в родной музей. Немногие наши зрители, может быть, знают, что окончание экспедиции, полевого выезда, это только начало большой работы, и основная ее часть, наверное, приходится на послеэкспедиционный период. Расскажите, пожалуйста, нам и нашим зрителям, что входит в этот комплекс работ, что может быть самое интересное, а что самое сложное, и как вообще происходит разбор материалов после экспедиции? И что это за процесс? Может быть, кто-нибудь из наших зрителей решит стать этнографом, и это будет очень полезное знание.
Т.Е.: Это возвращение к материалам, в процессе экспедиции ты ведёшь дневник. Раньше ты записывала всё в тетрадочку: с кем говорил, о чём, дословно или нет; чем ближе к дословному [изложнию] ты запишешь разговор, тем лучше. А сейчас это при помощи диктофона делается, когда ты возвращаешься, идёт расшифровка этих записей. Всё равно ты их фиксируешь текстом, потому что это называется «полевой дневник», который ты тоже потом должен сдать в архив музея. Написание отчета – где был, что делал, что видел –также поступает в архив музея. А все полевые материалы, которые ты набрал, зафиксировал в полевом дневнике, будут храниться в архиве. Но тем не менее, ты потом их используешь в своей научной работе. И это здорово, когда они обретают свою жизнь и не залеживаются в архиве. Именно тот сотрудник, который смог собрать материалы, даст им наилучшую и наиболее эффективную интерпретацию, изложение. И поэтому экспедиция – это каждый раз большой стимул для твоих дальнейших публикаций, для твоей дальнейшей работы на конференциях, в докладах, статьях.
Если приобретены вещи – удалось купить или тебе подарили, – ты привозишь этнографические артефакты, начинается введение этих предметов в научный оборот, научное описание для коллекционных описей, проведение через закупочные комиссии и так далее. Это касается не только вещей, но и фотографий. Это не техническая работа, потому что здесь, во-первых, нужно правильно сформулировать даже формальное описание этой вещи, отметив типичные признаки, по которым в дальнейшем можно её вводить в научный оборот, дополняя всё это полевой информацией: как эта вещь жила, где ты ее приобрел, как она использовалась или не использовалась, или уже давно вышла из бытования. И это тоже очень интересная часть нашей музейной работы, я ее очень люблю – когда ты работаешь непосредственно с вещами, определяешь место каждой вещи в коллекционном собрании своего фонда. Это работает не только после экспедиции, но и когда к нам поступают из частных коллекций. И это сочетание технической работы даёт тебе гибкость, разнообразие работы с этнографическим материалом в комплексе. Потому что нельзя только по литературе изучать культуру народа. Пока ты не выехал в поле, ты не увидел, как он пашет землю, что он делает при этом, что он говорит. Не увидишь, как люди пьют чай.
К.В.: То есть вам кажется, что у этнографа нет выбора, ему обязательно нужно поле, и он не может быть вот таким академистом, кабинетным ученым? А ведь такие специалисты есть.
Т.Е.: Есть – когда историю комплектования коллекции изучают, или историю собирателя. Это тоже очень важно. Но если это специалисты по региону, по культуре, то им обязательно нужно выезжать. Иначе очень много будет ошибок в интерпретации вещей, явлений культуры, о которой он вычитал из книжек. Нужно вжиться, нужно увидеть самому, почувствовать. И я знаю примеры, когда люди, не бывая в регионе, или бывая кратковременно, пытаются судить о культуре.
К.В.: Судить в научном смысле?
Т.Е.: Да, да. И это всегда оканчивается плачевно.
«Наша работа, прежде всего, — практика»
К.В.: Татьяна Григорьевна, для тех наших юных зрителей, – а мы надеемся, что они нас смотрят, – которые, узнав о разнообразной интересной работе во время экспедиции и после неё, решат стать этнографами. Расскажите, пожалуйста, какой человек этнограф и какими личностными качествами должен обладать человек для того, чтобы успешно заниматься работой?
Т.Е.: Вы знаете, я считаю, что все личностные качества можно выработать в процессе.
К.В.: То есть ничего специального не нужно?
Т.Е.: Да. Как в любой области, как в любой науке абсолютно. Было бы желание, если человека привлекают, зазывают интерес другие культуры. Одно дело приехать с туристами, в путешествие. Ты не соприкоснулся близко с этим народом. Я даже когда приезжаю в путешествие, не в экспедицию, я не люблю ходить с группами, когда мне это всё рассказывают. Я не люблю ездить, я должна каждый город, каждый населенный пункт узнать своими ногами, походить по улице, может быть, столкнуться с кем-то из местных жителей, завязать случайную беседу. Случайные беседы, они самые интересные – с таксистом, на базаре. Если человек обладает этими качествами, или он хочет обладать этими качествами, интересуется, это хорошо для любой науки. И надо сказать, что у нас в музее работает не так много людей, которые окончили непосредственно кафедру этнографии в университете, на историческом факультете. Во-первых, она создана была достаточно поздно, и когда я поступала, ее вообще не было. В университете она возникла уже в процессе, когда я училась. Но, тем не менее, у нас люди с историческим образованием, археологов очень много, таких, как я, и подобных мне, просто историков, и тех, кто этнографическую кафедру оканчивал. И не скажу, что они принципиально отличаются по своему изначальному образованию друг от друга, потому что наша работа, – это работа-практика, прежде всего практика. Либо в экспедиционной работе, либо в чисто музейной, выставочной – какой угодно. Пока ты сам не сделаешь ошибок. Если ты стремишься к результату, то у тебя будет получаться. Я помню, когда я участвовала в создании первой выставки, и уже ушло старое поколение, мне не с кем было посоветоваться. Надо было создавать костюмы. Я сижу в фондах, обложилась книжками, ищу, какую вещь с чем соединить, чтобы получился правильный костюм. У меня ничего не получается. Сижу на этих сундуках и плачу. Но «высидела» все-таки – получилось. А теперь я практически все вещи знаю на ощупь, в наших фондах их 40 тысяч. И уже опыт, как одеть костюм локальной группы. Я знаю как по-разному в прошлом одевались в Бухаре, Самарканде, в Ферганской долине, Хорезмском оазисе. Но вначале были эти слезы, когда я сидела одна и спросить не у кого, обложенная книжками, вещами, и не знала, как составить костюм для выставки.
К.В.: Ребята – зеленый свет! Нужно пытаться, дерзать. Только опыт и практика, а так, в целом, ничего особенного.
Т.Е.: Ничего особенного, но очень интересно. Вы знаете, так увлекает в конце концов, и постоянно ловишь себя в общении с людьми, меня приглашают очень часто на мероприятия, конференции, которые длятся несколько дней всего, официальная обстановка. Но люди меня все равно влекут, простые люди, и я всегда чувствую, что я лезу со своими этнографическими вопросами, даже уже не задумываясь, и приезжаю опять с диктофоном, полным всякой информации, хотя приехала только на конференцию на 2-3-4 дня и всё. Это уже становится и работой, и хобби.
К.В.: Татьяна Григорьевна, остался один последний, наш самый любимый вопрос. Сталкивались ли вы когда-нибудь с необъяснимыми явлениями традиционной культуры, когда какой-то магический реализм, может быть, прорывается, проявляется в реальности? То, что нельзя объяснить с точки зрения обывателя, городского жителя, но то, что естественно для традиционной культуры, во что люди верят, а для нас это может быть необъяснимое, таинственное?
Т.Е.: С таинственными не сталкивалась. Надо сказать, что в Средней Азии, в Узбекистане, сохранилось много доисламских явлений, обрядов, обычаев, которые не находят объяснения с точки зрения исламских традиций. Но так, чтобы совсем с мистическим, магическим мне не приходилось сталкиваться, всегда либо находилось какое-то объяснение, если не сейчас, то позднее. Потом по Средней Азии в советское время была очень хорошая этнографическая школа. Работали и занимались культурой российские этнографы; создавались свои этнографические школы; собирались этнографические материалы самого разного направления, и очень квалифицированными, профессиональными этнографами, поэтому либо мне там не повезло с мистикой столкнуться, но во всяком случае для нас, европейцев, почти все кажется там необычным, экзотикой, что говорили раньше.
К.В.: Радует, что для всего есть научное объяснение.
Т.Е.: Научное – да, но если его пока нет, к этому надо стремиться, но я просто не могу назвать ни одного какого-то паранормального явления необычного.
К.В.: Может быть, это и к лучшему. Татьяна Григорьевна, большое спасибо. Потрясающе интересно! Спасибо, что согласились с нами побеседовать. Дорогие зрители, пожалуйста, смотрите наше интервью из серии «Этнографические экспедиции от первого лица». Мы обязательно вернемся с новыми замечательными историями наших сотрудников. Всего доброго!
