Интервью с Изабеллой Иосифовной Шангиной (И.Ш.) ведёт Ксения Воздиган (К.В.), сотрудник отдела внешних связей.
Часть II.
К.В.: Скажите, пожалуйста, какой самый, на ваш взгляд, интересный предмет вам удалось добыть и привезти в музей?
И.Ш.: Я старалась отбирать все предметы, чтобы они были интересны для музея. Что придется, бросовое, неподходящее просто никогда этого не брала. И поэтому мне трудно выделить какой-то один предмет. У нас на экспозиции стоит большой медный чан для воды, который я привезла из Кировской области, может быть, его можно назвать для меня интересным. Он интересен был, потому что очень редкий. Сейчас таких вещей уже давно нет. Даже не только сейчас, а и в 1990-е, 1980-е годы, когда мы туда ездили, уже их не было. И мы его нашли совершенно неожиданно. Это такой предмет, в котором кипятили воду. Большой такой, красивый, в хорошем состоянии, целый. Остальные вещи тоже хорошие. Костюмы привозили, платья свадебное, погребальное. Я на Алтае была, с Алтая привозила, с бывшим директором [музея] Ириной Ивановной Барановой.
К.В.: Дорогие зрители, вы знаете, что нужно делать. Нужно прийти в музей, на экспозиции посмотреть на эти редкие вещи. Вы до сих пор можете увидеть удачу собирателя, удачу исследователя.
И.Ш.: Вы знаете, те красивые вещи, которые мы с Ириной Ивановной Барановой привезли с Алтая, они сейчас стоят на нашей временной выставке «Локальная группа русского народа».
«Я поняла, что мои представления о том, что я ученая, а они, вроде, не ученые – это большая глупость»
К.В.: Здорово, мы видим, что у экспедиции есть ощутимые, осязаемые материальные результаты. А какой опыт чисто человеческий исследователь приобретает в поле, чему оно учит?
И.Ш.: Вы знаете, оно учит уважению к тем людям, с которыми вы работаете в экспедиции. Когда я первый раз поехала в экспедицию, у меня была такая нехорошая мысль в голове, что я такая умная, такая ученая, высшее образование получила, а что они как бы не совсем такие, но я не думала, что они там глупее меня, но все равно такая вот детская, мысль в голове вертелась. Когда я поговорила с теми людьми, с которыми первый раз встретилась – с женщинами, мужчинами, стариками, детьми, топоняла, что эти мои представления о том, что я ученая, а они, вроде, не ученые – это большая глупость.
И вот с тех пор, когда езжу и разговариваю с людьми, то всегда держу в голове, что они и больше меня знают, и добрее меня, и уважительнее, чем вот может быть я. Или во всяком случае, мы одинаковые люди, несмотря на мое профессорское звание, докторскую диссертацию, они замечательные, умные, талантливые люди. И действительно, знаете, я один раз только ездила к белорусам, так особо не знаю, но вот все русские люди, с которыми я в деревнях встречалась, каждый раз они меня поражали своей какой-то нестандартностью, оригинальностью, и всегда они были для меня интересны. Вот это вот я усвоила на всю жизнь.
«Когда вы отправляетесь в экспедицию, вы узнаёте сам народ, его взгляд на мир»
К.В.: Изабелла Иосифовна, мы всем нашим собеседникам задаём ещё один совершенно дилетантский вопрос, зачем этнографу нужна экспедиция, и есть ли у этнографа выбор, ездить или не ездить? Ведь не секрет, что и в гуманитарных специальностях есть специалисты, вот такие ярые академисты, которые считают, что, может быть, не всегда полезно ехать в изучаемый регион. Как вы считаете, зачем нужно туда ехать?
И.Ш.: Зачем нужно ехать? Этнограф читает очень много книг XVIII–XIX веков, описание народа, которым он занимается. Потом в хранилищах лежит много предметов быта этого народа, с которым тоже этнограф постоянно работает, и на выставках, и в научных исследованиях. И вы приобретаете знания, книжные. Когда вы отправляетесь в экспедицию, вы узнаёте сам народ, его взгляд на мир. Даже современные люди всё равно хранят очень много знаний, которые можно узнать не из книг, а только через этих людей. И вот вы познаёте сам народ, его особенности, его характер, потому что, как я поняла, у каждого народа свой характер, отношение к жизни. И когда вы потом приезжаете и читаете вот эти все книжки XIX–XX веков и смотрите вещи, вы всё это понимаете значительно лучше, чем если бы вы к этому современному, не XIX века, к современному народу не ездили. Поэтому я думаю, что экспедиция – вещь очень полезная. Ездить нужно. Мы, честно говоря, мало знаем этнографов, которые считали бы, что ездить в экспедиции не нужно. По-моему, в нашем музее таких людей нет. Будем так говорить, мало. Потому что некоторых беспокоят условия жизни. Ночуют на вокзале каком-нибудь, на подоконнике, то ещё где-то, и не всех это устраивает. Поэтому, может быть, некоторые без энтузиазма отправляются в экспедиции. Но таких мало, действительно.
К.В.: Как мы узнали уже, если человек действительно увлечён своей профессией и любит её, то эти все бытовые вещи, наверное, не будут иметь для вас такого большого значения.
И.Ш.: Ну, как сказать, приходится терпеть, а что делать? У нас сегодня выпуск для тех, кто, наверное, хотел бы стать этнографом, как-то освоить эту профессию, почему-то у нас сегодня так получается.
«Любить свою профессию, любить тот народ, с которым работаешь, ну и любить книжки читать»
К.В.: Изабелла Иосифовна, в связи с этим такой вопрос а какими личностными качествами должен обладать человек, который хотел бы стать этнографом? Что ему для этого нужно? Какие основные качества он должен иметь для того, чтобы в этой профессии преуспеть?
И.Ш.: Любить свою профессию, любить тот народ, с которым работаешь, ну и любить книжки читать. Что еще можно посоветовать? Это очень емко, но добавить действительно нечего.
К.В.: Мы с нашими другими собеседниками как-то это не обсуждали, а конкретика нужна, я думаю, нашим зрителям и нам всем тоже. Что происходит после того, как этнограф возвращается из поля? Ведь понятно, что это захватывающая часть работы, но это только начало. Что нужно сделать после того, как вы из поля вернулись? Как обработать данные? Что происходит, собственно? Этого никто не знает. Правда, не рассказывал еще никто.
И.Ш.: Знаете, там же, когда ты приезжаешь из экспедиции, ты привозишь, во-первых, вещевые материалы, вещи, которые нужно собирать. Правда, сейчас очень плохо с этим делом стало, потому что материальная культура, вещевой такой быт традиционный, он уже в общем-то исчезает, и практически мало что можно найти, я имею ввиду у русского народа, там уже практически всё утрачено. Вот вы вещи привозите, кроме вещей вы еще привозите информацию, записанную на диктофон. Обычно мы в экспедиции пользуемся диктофоном, и записываем, если нам разрешает информант. Если он не разрешает это делать, то полевые записи есть.
И вот, когда привозишь эту информацию, вот эту двойную «добычу» в музей, то прежде всего нужно разобраться с вещами. Вещи должны поступить в хранилище. Чтобы они поступили в хранилище, необходимо, чтобы коллеги – мои коллеги – их одобрили, потому что я могла в чем-то ошибиться и привезти, предположим, вещь не очень интересную для музея или в плохом состоянии. Она мне показалась в поле хорошей, а когда я её в музей привезла, вроде бы уже она не такая замечательная, как я думала. Поэтому собирается закупочная комиссия. У нас закупочная комиссия около 20 человек. Я готовлю материал для закупочной комиссии, то есть стараюсь привести вещи в такой красивый вид, знаете, как квартиру перед приходом гостей. И рассказываю о самой экспедиции, рассказываю ещё о том, почему эту вещь я считаю нужным представить в музее и сохранить, так сказать, на века. Мои коллеги смотрят, одобряют или не одобряют. Мои вещи в последние годы всё время одобряли, потому что у меня уже был навык собирать то, чего надо. Иногда и не одобряют – считают, что, может быть, это и не надо было. Тут мы устраиваем дискуссию по этому поводу. Кто-то побеждает в этой дискуссии.
После того, как вещи собраны, их надо документально оформить. Вот тут очень большая история: там много чего надо писать – около 9 документов на вещи надо написать, – и после этого они сдаются хранителям фондов, которые уже укладывают их на места. Это тоже довольно долгий процесс, но его надо выполнить в течение двух месяцев после приезда из экспедиции, для того, чтобы они просто тут не залеживались, материалы должны лежать на месте, чтобы не испортились, не поцарапались, моль не съела, так далее. Всё это идёт в хранилище.
Что касается вот этих самых наших записей, сведений, которые мы собираем на диктофон по анкетам, то там история более длительная. Дело в том, что записи, которые ты делаешь, надо расшифровать в дневник. У нас есть полевой дневник, вот в этот полевой дневник надо записать все эти самые записи, которые сделаны на диктофон, расшифровать их. Собираешь очень многое. Иногда дневник получается на две, а иногда даже три толстые тетради. И вот это ты расшифровываешь. Расшифровка иногда полгода происходит, потому что в это время еще другие же работы делаешь. После того, как ты расшифровал, этот дневник поступает в отдел рукописей в архив. И вот там он тоже хранится.
В течение пяти лет моим материалом, который я сама собрала, посторонние люди не пользуются. Это, так сказать, наш материал, который мы собрали. Через пять лет им могут пользоваться уже все, кто приходит работать в наш архив. Это не значит, что информация лежит мёртвым грузом, раз в сто лет может один человек посмотрит. Нет, мы обычно работаем с этим материалом, публикуем статьи, публикуем просто вот этот материал, который мы собрали. Вот у нас по Уральской экспедиции очень много дневников получилось: пять человек работали, очень большое количество дневников, огромное количество интересного материала; мы написали уже две книжки, и издали две большие книги материалов этой Уральской экспедиции. Что касается вещей, мы выставляем на выставках, показываем. Вот я уже говорила, что у нас сейчас выставка «Локальная группа русского народа», там алтайские наши коллекции выставлены; пушкарские коллекции, которые я собрала в Тверской области, тоже там показаны. То есть это всё не лежит таким мёртвым грузом, оно всё находит своё отражение в этом мире, в котором мы живём. Не только в мире этнографов, но и вообще всех интересующихся этой очень интересной наукой, которой я рада, что я ею занимаюсь уже много-много лет.
