«Этнографическая экспедиция: от первого лица»
Интервью с Кариной Юрьевной Соловьёвой (К.С.) ведёт Ксения Воздиган (К.В.)
К.В.: Добрый день, дорогие зрители! Мы рады приветствовать вас в Российском этнографическом музее. Продолжаем серию видеороликов об экспедициях от первого лица, где наши сотрудники - опытные полевые исследователи, рассказывают о самых ярких научных экспедициях и о своих открытиях.
Сегодня мы побеседуем с заведующей отделом фотографии Российского этнографического музея Кариной Соловьевой.
Карина Юрьевна, мы всегда начинаем со всеми коллегами с одного и того же вопроса, потому что он очень интересный. Расскажите, пожалуйста, когда вы впервые узнали о том, что существует экспедиция, как понятие? Откуда вы узнали об экспедициях? Может быть, с этим связана какая-то интересная история?
«У меня экспедиция ассоциируется с несколькими вещами: это фильмы и книги»
К.С.: Я думаю, у каждого свой путь к этому слову и к его реализации. У меня экспедиция ассоциируется с несколькими вещами: это фильмы и книги. Если говорить о фильмах, то в детстве меня совершенно завораживали два фильма. Это «Красная палатка», который вышел в 1969 году, я была как раз маленькая. И второй фильм — это «Два капитана» 1955 года по книге Вениамина Каверина. Сначала я посмотрела фильм, потом уже, когда научилась читать, я прочитала роман.
С другой стороны, когда я научилась читать, я очень любила Джека Лондона. Образ Арктики, Севера не случайно потом возник в моей уже реальной жизни, потому что завораживающие описания природы, сложности выживания и то, как человек адаптируется к окружающей его суровой, ледяной, белой действительности, развивали воображение и повлияла на меня. Не могу сказать, что я с детства мечтала стать этнографом, но к 10 классу поняла, что хочу связать профессиональную деятельность с историей и, в том числе, с фонографией. Кстати, в 9 классе мне попались книги Рудольфа Фердинандовича Итса. У меня в библиотеке дома есть две его книги: «Последний аргиш» и «Камень солнца».
Я когда болела, я зачитывалась, потому что обычно времени не хватало. Ну или на каникулах. До сих пор помню его рассказы об эвенках, о кетах, и это тоже, наверное, как-то подсознательно, как я сейчас уже понимаю, повлияло на выбор, в том числе и региона, которым я стала заниматься впоследствии.
«Нас пугали и медведями, и тем, что там сложно выбираться из поселков на стойбище»
К.В.: А быстро ли вы оказались в экспедиции, придя на работу в музей? Как это случилось, вы помните?
К.С.: Я в музее работаю достаточно давно, я начинала лаборантом в отделе Сибири. Я вообще первый лаборант в отделе, потому что до этого лаборантских ставок не было. Первая моя экспедиция состоялась в 1988 году, когда мы вместе с Ириной Альфредовной Карапетовой поехали в Западную Сибирь к хантам, изучать группы восточных хантов.
К.В.: Это была длительная экспедиция?
К.С.: По сравнению с сегодняшним временем это была длительная экспедиция, это было 45 дней. Конец июля, август, начало сентября. Волновались, потому что в этот регион не ездили, до нашей поездки не было поездок, извините за тафтологию, почти 60 лет. Нас пугали и медведями, и тем, что там сложно выбираться из поселков на стойбище.
К.В.: Почему так долго не было экспедиций?
К.С.: Не всегда было финансирование, были объективные причины. В 1930-е годы вообще очень мало ездили. В Сибирь это были достаточно дорогостоящие поездки.
И в плане логистики транспорта это тоже было очень сложно. Если брать послевоенные, то, конечно, ездили в Западную Сибирь, это в основном Марьяна Сергеевна Попова, которую я застала и, собственно, я продолжила как раз заниматься, мне как бы наследство достались финно-угорские народы.
И Елена Геннадьевна Федорова, которая сейчас является сотрудником Кунсткамеры, но они ездили к северной группе хантов. Дело в том, что ханты и, в меньшей степени, манси, это уникальный финно-угорский народ, который проживает в Западной Сибири, на достаточно обширной территории.
Расстояние между северной группой хантов и восточной группой исчисляется сотнями километров, даже больше, там около полутора тысяч километров. Можете себе представить, что это огромный регион, который исследовать не только за одну поездку, за несколько поездок невозможно.
Мы как раз выбрали тогда именно группу восточных хантов. У нас в Советском Союзе был специалист - Надежда Васильевна Лукина, она много занималась восточными хантами. У нее и монография посвящена, их культуре, и Владислав Михайлович Кулемзин, известный специалист по верованиям и обычаям.
Если говорить о музейной практике, то нам не хватало как раз коллекций, нам было интересно собрать материалы и, прежде всего, предметы. Потому что основная работа музейщика - собирать предметы, а потом уже, после окончания работы в поле, идёт осмысление того, что ты собрал, видел, записал.
Иногда это занимает не один год, когда ты уже понимаешь, как у тебя складываются картины мира.
«Нам важно было добраться до таких труднодоступных стойбищ, чтобы собрать интересный материал»
К.В.: Как прошла ваша первая поездка?
К.С.: Она прошла очень удачно. Это был 1988 год, на всякий случай напомню, тогда ещё существовал Советский Союз. Когда еще была возможность поездок и договоренности бесплатно. Мы прилетели в Сургут, в Сургуте были очень непродолжительное время, буквально два дня, потом полетели, первая наша остановка была Угут, это очень интересное место с точки зрения сохранения культуры группы восточных хантов, юганской локальной группы. И туда мы добирались на метеоре, а обратно уже вылетали вертолетом.
Кроме того, это регион активного освоения нефти и газа, как мы знаем. Уже тогда шло очень много разработок, и везде были вертолетные площадки на основных точках, которые соединяли с теми или иными месторождениями. Нам повезло, что это было время не коммерциализации, и мы просто на добрых началах договаривались с летчиками. Они нас доставляли в дальние поселки, стойбища, там поселков как таковых нет, то есть основной поселок, юрта, - это небольшие поселения, в пределах до 5−10 домов, по реке Юган и по ее притокам.
Но если окунуться в то, что мы называем настоящей этнографией, и почувствовать то самое поле, особенность традиционной культуры хантов, то, нам хотелось выбраться в те места, где нет, скажем, старожильческого русского населения, а где живут именно коренные народы.
Нам важно было добраться до таких труднодоступных стойбищ, чтобы собрать интересный материал. Потому что в поселке, как правило, живут уже либо обрусевшие представители хантов, либо у них очень мало что сохраняется. То есть там уже все равно идёт отрыв от своей культуры и хранятся просто отдельные вещи. А чтобы понять уклад и быт, надо выбираться далеко от основных сельских советов.
Где-то нам давали лодки, но лодка это в пределах 25−30 километров. А мы забирались в верховье Югана, если лететь на вертолете, то это порядка 200 километров. А по реке вообще 400 километров, несколько дней пути, и потом вряд ли можно найти человека, который будет сопровождать в этой поездке. Тем более, что всегда стоит проблема ночлега. Не в каждой семье можно остановиться на ночлег, потому что там все очень рационально и рассчитано на то количество проживающих, которые живут на том или ином стойбище.
«Я думаю, что самое ценное — это всегда познание и общение с людьми»
К.В.: Что самого ценного удалось приобрести в этой экспедиции? Я не имею в виду коллекции только, но может быть, самая ценная ваша идея, какое-то озарение?
К.С.: Я думаю, что самое ценное — это всегда познание и общение с людьми. И ты через людей, как это ни банально, познаешь себя. Поскольку условия реально были сложные.
У нас было два таких случая, когда нас летчики доставляли на стойбище, и мы договаривались, что они, например, прилетят через 4 часа. Мы рассчитывали на это время, что успеем пообщаться с хозяевами стойбища и приобрести экспонаты. Но они вернулись за нами через 2,5 или 3 часа, а мы решили съездить на лодке на соседнее стойбище, которое находилось в 5 километрах по реке, но у нас заглох мотор. Когда мы выбрались, мы доехали до нужного стойбища, приобрели, кстати, люльку. Это очень редкий экспонат, люлька обычно передаётся по наследству. В семье, естественно, несколько детей, и вообще это связано с представлениями о душе, и колыбели очень редко продают. Мы тогда приобрели колыбель для музея, она хранится у нас в фондах. Когда мы вернулись на то стойбище, в которое мы приезжали, нам хозяева сообщили, что вертолёт пролетал, но он улетел, но, правда, обещал вернуться.
Хозяева этого не ожидали, и мы тоже. Мы остались на ночлег, но к счастью, это была не многочисленная семья, это была молодая семья Антона Курламкиных, и у них было двое маленьких детей. Нам даже дали полог. Они живут, как правило, в небольших избушках с низкими потолками, спят летом обязательно под пологом, потому что комаров очень много и мошки. Утром за нами, к счастью, прилетели лётчики, которые сказали, что они очень волновались. Действительно, две молодые особы остались в тайге. Но мы счастливы, приобретя экспонаты и пообщавшись с хозяевами, описав их день, как они проводят, хозяин ездил на рыбалку, мы всё это фиксировали.
Мы вернулись уже в стационарный поселок. Обычно мы останавливались стационарно в поселках, в которых были сельсоветы, то есть такой административный центр. И оттуда выбирались по возможности уже в тайгу, на стойбище. И в ту экспедицию в 1988 году нам удалось облететь практически весь Сургутский и Нижневартовский район.
Мы побывали на пяти реках, то есть это была такая очень мобильная экспедиция. Потом мы посчитали, что налетали более 30 часов на вертолетах, выполнили норму летчиков.
К.В.: Много ли удалось приобрести вещевых коллекций и если да, то каким образом их вывозили?
К.С.: Привоз первой экспедиции - больше 100, насколько я помню. И в целом у нас около 300 предметов. Вывозили по-разному. Частью мы отправляли почтой из поселков, а частью везли на себе.
Мы купили очень редкий лук, почтой отправить его было невозможно, потому что высота его где-то 1,80 м, и мы путешествовали с ним по всей экспедиции. То же самое было с черканом, деревянной ловушкой, которой ловят мелкого зверя, типа белок, зайцев меньше, белок. Он очень хрупкий, его было сложно упаковывать, мы возили его с собой. Если мы добирались до стойбища на лодке, то, естественно, погружали всё это в лодку. Потом доезжали до основного поселка, где есть почта и сельсовет, и отправляли оттуда уже посылки музею, которые доходили иногда уже после нашего прибытия в музей.
К.В.: Всё успешно доехало?
К.С.: Всё успешно доехало, ничего не сломалось, и мы гордимся нашей коллекцией, потому что она достаточно полно представляет традиционную культуру восточной группы хантов.
«Это было испытание себя, в первую очередь, испытание своих физических возможностей, духовных и интеллектуальных»
К.В.: Карина Юрьевна, чему глобально научила вас ваша первая поездка, и чему, как вы считаете, поле учит этнографа?
К.С.: Я думаю, что поездка научила очень многому, потому что это было испытание себя, в первую очередь, испытание своих физических возможностей, духовных и интеллектуальных. Она научила внимать, слушать, принимать очень быстрые решения, потому что нам по ходу приходилось иногда менять свои планы.
Это зависело от транспорта, от того, что мы должны попасть в другое место. Потому что у нас всегда стояла глобальная задача - собрать экспонаты для музея. Для этого нужно было потратить все деньги, которые даны на приобретение.
Это оказывалось не всегда легко. Либо это были очень дорогие вещи, которым мы не могли позволить себе, например, зимняя одежда. У нас большая часть, кстати, коллекции приобретена очень недорого, но мы никогда не назначали цены. Мы всегда спрашивали хозяев предметов.
И, кроме того, нам очень много дарили, что тоже очень приятно. А дарят, как вы понимаете, людям, которым, наверное, доверяют и видят искренний интерес и к культуре, и к тому, чем ты занимаешься. Потому что это не только наука, это всё-таки, прежде всего, музейное направление, и здесь очень важно соблюдать этот баланс. Есть ответственность перед предыдущими поколениями. Наш музей обладает уникальными коллекциями, в том числе и по Сибири, и, конечно, огромное спасибо нашим предшественникам, как дореволюционным, так и тем, кто собирал уже в советские годы.
Как исследователь, я научилась, что нужно очень кропотливо собирать информацию, потом её анализировать, погружаясь в книги, сравнивая, что удалось собрать другими. И мы гордимся, что мы попали в эту переломную эпоху 1988, 1989, начало 1990-х годов, когда очень быстро всё менялось, и нам удалось это зафиксировать.
У нас есть несколько работ, посвященных социо-культурной ситуации в конце 1980-х годов, скажем, у юганских хантов и вообще восточной группы хантов. У нас есть статья с Ириной Альфредовной по традиционным верованиям, про Яву-Ныки, как организующий символ, и как верование держит людей и структурирует внутри общества, то есть, конечно, это огромный толчок и импульс для последующих исследований.
«Как правило, это абсолютно современная жизнь, но с сохранением традиционных практик»
К.В.: Кстати, о предметах. Мы видим, что у нас здесь что-то замечательное лежит. Расскажите, пожалуйста, что это, когда вы это приобрели?
К.С.: Это из последней экспедиции, приобретена была у северной группы хантов. Я ездила в последний раз в экспедицию в 2012 году. У нас был проект, который поддержал финансово Сардар Сардович Сардаров. Итогом этого проекта послужила книга «Две Югры», которая показывает две эпохи, два среза временных.
Это экспедиция Сергея Ивановича Руденко, осуществленная в 1909 и 1910 годах, первая экспедиция к северной группе хантов. И это уже экспедиция современная, в которой участвовала я.
Я была зимой и летом в экспедиции с профессиональными фотографами, и мы частично повторили маршрут Сергея Ивановича Руденко. Нам удалось зафиксировать на тех же территориях, какие изменения произошли. Была привезена достаточно большая коллекция, порядка 40−50 предметов. Большая часть её была подарена, часть закуплена. Это детская модель нарт, как символ движения, основного средства передвижения до сих пор. Это северная группа хантов, района реки Казым, которые и зимой, и летом используют нарты. Зимой, прицепляя их к буранам. На нартах удобнее перевозить груз. И летом, через болото, тоже перевозят груз на нартах.
Это тип грузовой нарты. Мы видим, она без спинки. Есть мужские нарты, женские нарты, они отличаются по конструкции. Женские, как правило, с более высокой спинкой, мужские с невысокой спинкой. И, кстати сказать, вот в эту поездку, поскольку мне удалось побывать зимой, я еще впервые для себя поняла, что для человека очень сложно испытание холодом. У нас были переезды к сосьвинским манси в предгорьях Урала, когда мы ехали шесть часов на нартах.
К.В.: И сколько было градусов?
К.С.: Было минус 35. Вы понимаете, что для этого должны быть тёплые одежды, при том, что с нами хозяева поделились. У меня были унты на ногах, две очень тёплые куртки. Но в конце поездки была постоянная мысль - только внутренне согреться и удержать внутреннее тепло. И я вспоминала Джека Лондона с переходами золотоискателей, золотопромышленников по горам Аляски.
Если перенестись к военной теме, у меня во время блокады в Ленинграде умер дедушка. Я поняла, какое преодоление было у людей, когда они во время блокады жили, и нужно было сохранить человеческое достоинство и ясность ума, на самом деле, это действительно сложно, тяжело. Сейчас, в современном мире, в северных городах есть отопление и так далее, но, если мы говорим о стойбище, то их культура максимально адаптирована к суровым условиям, нет ничего лишнего, ракурс потребления,
Сейчас очень модный тренд — разумное потребление. У кого надо учиться разумному потреблению, так это у коренных народов Сибири. Символ такого микродома — это берестяная колыбель. И, конечно, для оленеводов очень важный инструмент — это аркан.
Причем это современный аркан, до сих пор сохранена традиция плетения аркана. Это у тех, кто держит оленей.
К.В.: А он из чего сделан?
К.С.: Он сделан из шкуры оленей. Обычно с зимнего забоя. Это целый технологический процесс.
К.В.: Он выглядит просто как растительный.
К.С.: Шкуру оленя освобождают от ворса. Её вымачивают в воде иногда несколько суток поскольку много болот, речек и так далее. Потом высушивают и разрезают на очень тонкие полоски. Эти полоски вытягивают, получают ровдугу, то, что мы знаем по индейцам и по народам Сибири. Потом плетут на коклюшках. Это очень кропотливая и сложная работа. Длина аркана обычно от 15 до 20 метров.
К.В.: Это женская работа?
К.С.: Нет, это мужская работа. И с детства мальчиков учат навыкам пользования арканом, чтобы потом помогать отцу ловить оленей.
Есть такие детские игрушки, арканы, когда ребенок уже с трёх лет играет. Ну и если мы говорим о том, как культура приспособлена, то, естественно, при переездах было очень важно, чтобы предметы максимально помещались на нарты, потому что нарт много быть не может. Шили сумочки и большие меховые сумки, например из лба оленя. Когда забивали оленя, часть шкур шла на одежду, часть на аркан, и никогда не забивали больше оленей, чем нужно.
К.В.: А изменилась ли жизнь в регионе с момента первой экспедиции, когда вы в последний раз туда поехали, увидели ли вы какую-то новую жизнь, может быть, новые тенденции?
К.С.: Безусловно, она изменилась. Она изменилась так же, как и везде. То есть, если в 1980-е годы мы посещали некоторые стойбища, там не было света, то есть с наступлением темноты, естественно, ложились спать. Но мы всегда брали свечи и могли еще какое-то время при свечах хотя бы посмотреть друг на друга и пообщаться, но большая часть всего это было в темноте. Например, в первой экспедиции в домах ни у кого не было места, нас никто не взял на ночлег, мы ночевали в заброшенной бане, но спасибо геологам, они нам дали свои пологи, и вот там мы забыли потушить свечу, она сгорела полностью. Сейчас на любом стойбище есть дизельные подстанции, есть электричество. Естественно, есть мобильные телефоны, есть спутниковые тарелки. Но все зависит от потребностей хозяев. Но, как правило, это абсолютно современная жизнь, но с сохранением традиционных практик.
«Хозяин, Юрий Кылевич Айваседа, должен был провести определённый обряд, чтобы духи остались в том месте, в котором находились их стойбища, и не поехали в музей»
К.В.: Карина Юрьевна, экспедиция — это не только новые знания и вещевые коллекции, но это еще и фото впечатлений, фотофиксация, которая чрезвычайно важна для исследователей следующих поколений. Мы видим, что здесь у нас лежат фотографии. Расскажите, пожалуйста, кто фотографировал, что фотографировал и что самое интересное в этой коллекции из последней экспедиции?
К.С.: У нас несколько коллекций, поскольку мы достаточно много работали в этом регионе. Фотографировали обычно мы с Ириной Альфредовной Карапетовой. Если говорить о сюжетах, то в основном это повседневная практика, то, как устроена жизнь на стойбище: дома, люди, мастерицы, пошив одежды, рыболовство.
Из моментов, касающихся ритуальной практики, что очень сложно снимать, и не всегда допускают, тем более женщин. Обычно это закрытая часть культуры. У нас есть коллекция, где мы фиксировали освещение бубна, который мы приобрели для музея. Для этого хозяин, Юрий Кылевич Айваседа, должен был провести определенный обряд, чтобы духи остались в том месте, в котором находились их стойбища, и не поехали в музей. По разным экспедиционным записям, бывает, что они тоже приезжают и в музей. Не буду пугать никого, но тоже есть такие истории. И этот обряд нам удалось зафиксировать. Также у нас есть сюжеты, связанные со священными избушками, где хранятся идолы. Как правило, это не на четырех ногах, а на двух. Такие лабазы строят. Это распространено и у восточных хантов, и у северной группы хантов.
До сих пор сохраняется традиция изготовления лодок-долблёнок. И вот есть такой сюжет, где мы фиксировали, как используют лодку-долбленку. Я однажды попробовала на ней удержаться и мне удалось 5 минут. На самом деле это не очень легко, нужно держать баланс и постоянно грести, потому что иначе она переворачивается. А если учесть, что там постоянно круглосуточно гнус, комары и мошка, тебя начинают кусать, и ты при этом еще должен грести. Нам, городским жителям, это сложно. Но, тем не менее, тоже интересная практика. Нас перевозили на таких лодках на одну из рек у восточных хантов, потому что мы не могли попасть на другое стойбище.
«Поле даёт, мне кажется, движение, движение мысли, и не только в плане теоретических аспектов, но и понимание каких-то более глобальных явлений, что происходит в нашем мире»
К.В.: Карина Юрьевна, вы упомянули кабинетных ученых. Скажите, пожалуйста, как вы думаете, теоретически этнограф может быть чисто таким академистом, кабинетным ученым, или всё-таки этнографу обязательно нужно поле?
К.С.: Я думаю, что, как показывают примеры, конечно, всё может быть, но, тем не менее, поле даёт, мне кажется, движение, движение мысли, и не только в плане теоретических аспектов, но и понимание каких-то более глобальных явлений, что происходит в нашем мире.
Если мы говорим о народах Сибири, это все-таки особая культура, которая отличается от привычных нам представлений, даже, скажем, о жизни в центральной России. В Западной Сибири, в стойбищах люди живут далеко друг от друга, но при этом коммуникация иногда намного сильнее, чем у нас в современном мире. Мне кажется, это можно почувствовать, только побывав в экспедиции, и поняв, чем люди заняты, каковы их приоритеты, каковы их ценности. В экспедициях человек, исследователь познает и себя в том числе.
И вообще это такая проверка на человеческие качества. Мне кажется, в современном мире это очень актуально, потому что человек должен всегда помнить, что он отвечает за то, что он делает. И вот это чувство ответственности у меня возникло во время большей части полевой практики. Понимание того, как важно обустроить мир вокруг себя.
К.В.: Бывает, что не самые экологичные условия…
К.С.: Вы знаете, я всегда на это отвечаю, что всё очень зависит от хозяйки. Мы бывали на идеально чистых стойбищах не потому, что они предназначены для туристов, а просто потому, что люди за собой убирают, они живут в этом пространстве, и они его обихаживают. Бывали места, похожие на свалку. Но опять же, это отношение к конкретному человеку, это человеческая природа, это даже не вопрос культуры.
К.В.: Наша любимая часть каждого интервью. Вы два раза упомянули о духах. И мы знаем, что некоторые этнографы — люди суеверные. Особенно часто сибиреведы, потому что шаманизм и шаманские предметы непросты в этом отношении. Расскажите, пожалуйста, если это возможно, немного подробнее: сталкивались ли вы с какими-нибудь не очень объяснимыми проявлениями?
К.С.: Да, у нас было несколько историй. Если мы говорим о тех стойбищах, в которых мы бывали, или о поселках, это так называемые юрты, где 3−5 домов и живут обычно родственные семьи, там всегда есть священное место. По их представлениям оно охраняет людей и, как правило, там приносят жертвы. Сейчас это бескровные, просто подвязанные куски ткани, кидают монеты.
Мы работали в таком небольшом селении Каюково на Югане. Интерес исследователя не покидал, и нам захотелось посмотреть на это место. Мы приблизительно знали, где оно находится. И там всегда на стойбищах очень много собак. И за нами вылезала собака, типа лайки. Она бежала-бежала, мы пошли в правильном направлении, и вдруг она встала. Как будто какая-то граница, и она не идёт дальше. Но мы продолжили, и что-то нам стало немножко не по себе. Вот какое-то ощущение того, что туда не надо идти. Мне очень трудно это объяснить, но ты это чувствуешь внутренне. Мы вернулись и поняли, что поскольку мы это, честно признаюсь, сделали без разрешения, это неправильно, это нельзя делать, то, мы не стали искушать свою судьбу.
И была у нас еще одна история совершенно поразительная, которая действительно необъяснима. Это был уже конец экспедиции. В 1988 или 1989 году, я уже точно не помню, у нас оставались деньги и нам нужно было их потратить. Мы договорились с летчиками, они летели на подбазу и сказали, посмотрев карту, что есть район, где стоят чумы. Мы летели над тайгой, действительно увидели два чума, приземлились, остались, договорились, что за нами прилетят через три часа.
Мы пошли. Оказалось, что хозяев нет. Но, судя по тому, что еще тлел костер, они, видимо, ушли за ягодами. Мы обошли стойбище, у нас оно даже есть в коллекции, сфотографировали. Там два чума, собака, которая, в общем, достаточно приветливо нас встретила, даже не сильно лаяла. И пошли смотреть окрестности. Правда, летчики нас перед этим предупредили, что бывают медведи. Но, к счастью, мы его не встретили, поскольку все живы. Оружия у нас никакого, естественно, не было. Мы пошли смотреть, увидели священный лабаз. Он стоял недалеко от чума, где-то в метрах, наверное, 50.
К.В.: Это место, где идолы находятся?
К.С.: Да, где идолы, на двух ножках. И моя коллега - Ирина Альфредовна, решила посмотреть его поближе. Когда она стала приближаться к лабазу, мы обе ясно услышали лай собак и шум мотора. Она обернулась ко мне, спросила, слышал ли я что-нибудь? Я ей подтвердила, что да, слышу лай собак и шум мотора. И мы решили не искушать судьбу, покидали там немножко монеты, принесли жертву духам и ушли с этого места. Когда за нами вернулись летчики, мы сели в вертолет, и я попросила показать реку. Я говорю: «Здесь где-то река есть?», - они говорят: «Нет реки». Я говорю: «Как нет?!». Мы просто думали, что хозяева возвращаются, и понятно, что мы не должны быть на этой территории. И оказалось, что действительно не было никакой реки, и это была наша такая совместная, можно сказать, что галлюцинация. Что это было, я до сих пор не могу объяснить, но мы обе это слышали.
К.В.: Немножко холодок пробегает от таких историй. Карина Юрьевна, спасибо вам огромное. Очень интересные истории, замечательный опыт, потрясающие экспедиции. Дорогие зрители, пожалуйста, приходите к нам в Российский этнографический музей. У нас здесь точно нет никаких духов, которые могут вам навредить, а только всё самое интересное, полезное и увлекательное.
